Святитель Иоанн Златоуст

БЕСЕДЫ НА ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФЕЯ

БЕСЕДА 53

“Иисус же, призвав учеников Своих, сказал им: жаль Мне народа, что уже три дня находятся при Мне, и нечего им есть; отпустить же их неевшими не хочу, чтобы не ослабели в дороге” (Мф. 15:32).

Изъяснение 15:32 - 16:12. Несомненность чудесного насыщения. - Несовершенство веры учеников. - Их любомудрие. - Почему Христос не дал знамения просившим иудеям. - Малые по видимости чудеса Христовы по своей силе превосходили великие. - Строгость бывает так же полезна, как и снисходительность. - Настоящая жизнь есть смена радостей и печалей. - Ничто не доставляет большей радости, как добродетель. - Память добрых дел служит великим утешением в час смерти.

1. И прежде Христос, намереваясь сотворить подобное чудо, сперва исцелил страждущих телесными болезнями; и теперь делает то же самое: приступает к чудодействию после исцеления слепых и хромых. Почему же тогда ученики сказали: “Отпусти народ”, а теперь этого не сказали, хотя прошло уже три дня? Или сами стали уже лучшими, или видели, что народ не слишком чувствовал голод, славя Бога за оказанные ему благодеяния? Но смотри, как Христос и теперь не просто приступает к чудодействию, но вызывает на него учеников. Народ, пришедши для исцеления болезней, не осмеливался просить хлеба; но Христос, будучи человеколюбив и попечителен, дает и не требующим, и говорит ученикам: “Жаль Мне народа, …отпустить же их неевшими не хочу”. Но чтобы кто-нибудь не сказал: они пришли с запасом хлеба, - Христос говорит: “Уже три дня находятся при Мне”; следовательно, если бы пришли и с запасом, то запас истощился бы. Потому-то и чудо сотворил Он не в первый и не во второй день, но когда вышло у них все, - чтобы, наперед восчувствовав нужду, тем с большим восторгом приняли чудо. Для того и говорит: “чтобы не ослабели в дороге”, показывая тем, что далеко было до селения и что у них ничего не осталось. Но если ты не хочешь отпустить их голодными, почему не творишь знамения? Чтобы своим вопросом и ответом учеников возбудить в них большее внимание, и дать им случай показать веру свою, подойти к Нему и сказать: сотвори хлебы. Но и тут они не поняли цели вопроса. Вот почему после, как повествует Марк, Христос и говорит им: так ли окаменели сердца ваши? “Имея очи, не видите? имея уши, не слышите” (Мк. 8:17,18)? Если бы этого не было, то для чего говорить ученикам, и давать знать, что народ достоин благодеяния, и прибавлять, что Он милосердует о нем? Матфей говорит, что после Он еще укорял их, говоря: “Что помышляете в себе, маловерные, что хлебов не взяли? Еще ли не понимаете и не помните о пяти хлебах на пять тысяч [человек], и сколько коробов вы набрали? ни о семи хлебах на четыре тысячи, и сколько корзин вы набрали” (Мф. 16:8-10)? Так согласны между собою евангелисты. Итак, что ж ученики? Они еще пресмыкаются долу и, хотя Христос всячески старался запечатлеть в их памяти это чудо, и вопросом, и ответом, и тем, что сделал их раздаятелями (хлеба), и что короба остались, - но они все еще оставались несовершенными, почему и говорят Ему: “Откуда нам взять в пустыне столько хлебов” (Мф. 15:33)? И раньше, и теперь они все поминают о пустыне; и хотя говорят это, не рассудив надлежащим образом, но само чудо и здесь не подвергают никакому сомнению. Но чтобы кто-нибудь не сказал, - как я уже и прежде заметил, - что Он хлебы получил из какого-нибудь ближайшего селения, то указывается на самое место, чтобы чудо было вне сомнения. Потому-то как первое, так и это чудо Он творит в пустыне, далеко отстоящей от селений. Но ученики, ничего этого не понимая, говорили: “Откуда нам взять в пустыне столько хлебов”? Они весьма неразумно думали, что Он говорит им это в намерении поручить им самим напитать народ. И прежде Он для того говорил: “Вы дайте им есть” (Мф. 14:16), чтобы дать им случай просить Его об этом. Теперь же и того не говорит - “вы дайте им есть”; но что? “Жаль Мне народа, …отпустить же их неевшими не хочу”. Этими словами Он еще ближе наводит их на мысль, еще сильнее побуждает и дает разуметь, чтобы они просили Его напитать народ. Эти слова показывали, что Он может не отпустить их голодными, и свидетельствовали о Его могуществе. Это именно и означало слово: “не хочу”. Но так как они, несмотря и на это, не поняли сказанного Христом и упомянули о народе, и о месте, и о пустыне (сказали именно: “Откуда нам взять в пустыне столько хлебов, чтобы накормить столько народа?”), то Он уже сам прямо вразумляет их, и говорит им: “Сколько у вас хлебов? Они же сказали: семь, и немного рыбок” (Мф. 15:34). Не говорят уже: “Но что это для такого множества?” (Ин. 6:9), как прежде говорили. Так, хотя они и не все вдруг понимали, но все же мало-помалу приобретали более высокое познание. И сам Он, возбуждая этим их мысли, спрашивает так же, как и прежде, чтобы самим образом вопроса напомнить им о прежде совершенном чуде. Ты же, приметив из этого их несовершенство, познай вместе и любомудрый их разум, и подивись их любви к истине, как сами они в своих писаниях не скрывают собственных недостатков, и притом великих. В самом деле, не малая вина - так скоро забыть чудо недавно бывшее; за это Господь их и укоряет.

2. Кроме того, познай их любомудрие и в другом отношении, именно: как мало заботились они о чреве, как привыкли немного думать о пище. Находясь в пустыне и пребывая в ней три дня, имели только семь хлебов. Во всем прочем Господь поступает подобно прежнему: рассаживает их на земле и делает так, что в руках учеников не убывают хлебы. “Велел, - сказано, - народу возлечь на землю. И, взяв семь хлебов и рыбы, воздал благодарение, преломил и дал ученикам Своим, а ученики народу”  (Мф. 15:35-36). Но что за этим следовало, не походило на прежнее. “Ели, - сказано, - все и насытились; и набрали оставшихся кусков семь корзин полных, а евших было четыре тысячи человек, кроме женщин и детей” (ст. 37-38). Но почему тогда от пяти тысяч осталось двенадцать коробов, а здесь от четырех тысяч осталось семь корзин? Итак, для чего и почему остаток был меньше, хотя и евших было меньше? Можно сказать, что или корзины были больше коробов, или если не то, надобно думать, что Господь опять, чтобы сходство чуда не довело их до забвения, таким различием пособляет их памяти, чтобы, помня сделанное иначе, помнили то и другое чудо. Поэтому-то в первом случае число коробов с остатками делает равным числу учеников, а теперь число корзин равным числу хлебов. И в этом Он обнаруживает неизреченную силу и свободу могущества, показывая, что и так и иначе может творить чудеса. Подлинно, делом не малого могущества было то, что Он соблюл число как тогда, так и теперь: тогда было пять тысяч, а теперь четыре тысячи, остатков же было ни больше, ни меньше, в первом случае - числа коробов, а во втором - корзин, хотя число евших было различно. И что далее следует, подобно прежнему. Как тогда, оставив народ, Христос вошел в корабль, так и теперь. И Иоанн тоже говорит (Ин. 6:17). Так как никакое чудо не располагало столько народ следовать за Ним, как чудо хлебов, - даже хотели не только за Ним следовать, но и сделать Его за это царем, - то Христос, избегая даже и вида властолюбия, удаляется после этого чудотворения; и не пеший уходит, но, чтобы не мог следовать народ, входит в корабль. “И, отпустив, - говорит евангелист, - народ, Он вошел в лодку и прибыл в пределы Магдалинские” (Мф. 15:39). “И приступили фарисеи и саддукеи и, искушая Его, просили показать им знамение с неба. Он же сказал им в ответ: вечером вы говорите: будет ведро, потому что небо красно; и поутру: сегодня ненастье, потому что небо багрово. Лицемеры! различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете. Род лукавый и прелюбодейный знамения ищет, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка. И, оставив их, отошел” (Мф. 16:1-4). А Марк говорит, что когда они пришли к Нему и спрашивали, “глубоко вздохнув, сказал: для чего род сей требует знамения” (Мк. 8:12)? Хотя такой вопрос должен был возбудить гнев и негодование, однако человеколюбивый и милосердный Господь не гневается, но сожалеет и болезнует о них, как о неисцельно больных, которые после стольких доказательств Его могущества все еще искушали Его. Они спрашивали Его не для того, чтобы уверовать, но чтобы уловить. Если бы пришли с тем, чтобы уверовать, Он дал бы им знамение. Тот, Кто сказал жене: “Нехорошо” (Мф. 15:26) и потом дал, тем более дал бы им. Но так как они просили знамения не для того, чтобы, уверовать, то Спаситель называет их в другом месте и лицемерами, за то, что они одно говорили, а другое думали. Если бы они веровали, то не просили бы и знамения. А что они не веровали, это видно и из того, что после укора и обличения, уже не настаивали на своей просьбе, и не сказали: мы не знаем, и хотим научиться. Какого же знамения с неба просили? Остановить солнце, или удержать луну, или низвести молнию, или произвести перемену в воздухе, или сделать что-нибудь подобное. Что же на это отвечает Христос? “Различать лице неба вы умеете, а знамений времен не можете”. Видите ли кротость и снисходительность? Он не просто отказал, как прежде, не сказал: “не дастся ему” (Мф. 12:39), - но указывает и причину, по которой не дает, хотя они и не для того спрашивали, чтобы научиться. Какая же причина? Как на небе, говорит Он, иной признак ненастья, иной - ведра, и никто, видя признак ненастья, не будет ожидать хорошей погоды, а в хорошую погоду ненастья, так и обо Мне должно рассуждать. Иное время настоящего пришествия и иное будущего. Ныне нужны знамения на земли, а знамения на небе отложены до будущего времени. Ныне Я пришел как врач, тогда явлюсь как судия; ныне пришел взыскать заблудшее, тогда приду потребовать отчета. Потому ныне пришел скрытно, тогда приду со всею торжественностью: совью небо, сокрою солнце, лишу света луну; тогда и силы небесные подвигнутся, и явление Моего пришествия будет подобно молнии, которая вдруг всем является. Но не ныне время этих знамений: Я пришел умереть и претерпеть поноснейшие страдания. Не слыхали ли, что пророк говорит: “Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах” (Ис. 42:2)? И еще другой: “Он сойдет, как дождь на скошенный луг (или на руно – слав.)” (Пс. 71:6)?

3. Если укажете на знамения, бывшие при фараоне, то те знамения тогда были кстати, потому что нужно было избавиться от врага. А кто пришел к друзьям, тому нет нужды в таких знамениях. И что Мне производить великие знамения, когда малым нет веры? Малыми их я называю по видимости, потому что по (внутренней) силе последние гораздо более первых. В самом деле, что может сравниться с отпущением грехов, воскрешением мертвого, изгнанием бесов, исцелением тела, словом - с восстановлением всего? Ты же заметь, как ожесточено сердце иудеев. Слыша, что не дастся им знамения, кроме знамения Ионы пророка, они не расспрашивают Его, хотя, зная пророка и все с ним случившееся, и вновь слыша об этом от Христа, они должны были спросить и узнать, что значило сказанное? Но я сказал, что они просят знамения не с желанием научиться. Вот почему и Христос, оставив их, отошел. “Переправившись, - говорит евангелист, - на другую сторону, ученики Его забыли взять хлебов. Иисус сказал им: смотрите, берегитесь закваски фарисейской и саддукейской” (Мф. 16:5-6). Почему не сказал: берегитесь учения? Очевидно, что хочет напомнить им о бывшем: знал, что они то забыли. Прямо обличать их не было видимого основания; но, от них же самих взяв повод укорить их, делает обличение не так для них чувствительным. Почему же не тогда укорил их, когда говорили: “Откуда нам взять в пустыне столько хлебов”? Казалось, что тогда кстати было сказать; но не сказал, чтобы не дать знать, что Он хочет сделать чудо. Притом, не хотел и их обличать, и сам хвалиться пред народом. Теперь же приличнее было обвинять их, так как и после двукратного чуда они не вразумились. Вот почему уже после второго чуда укоряет их, и выводит наружу то, о чем они думали. О чем же они думали? “Что хлебов, - говорит евангелист, - мы не взяли” (ст. 7). Они еще заботились об иудейских очищениях, и наблюдали разборчивость в пище. За все это Христос и укоряет их с большею строгостью, говоря: “Что помышляете в себе, маловерные, что хлебов не взяли? Еще ли не понимаете и не разумеете? Еще ли окаменено у вас сердце? Имея очи, не видите? имея уши, не слышите? Еще ли не понимаете и не помните о пяти хлебах на пять тысяч [человек], и сколько коробов вы набрали? ни о семи хлебах на четыре тысячи, и сколько корзин вы набрали?”(Мф. 16:8; 8:17,18; 16:9,10.

Видишь ли сильное негодование? Нигде еще Он так не укорял их. Для чего же делает это? Чтобы опять отвергнуть предрассудок их касательно пищи. Почему-то тогда Он сказал только: “Еще ли не понимаете и не помните”? Здесь же с сильною укоризною говорит: “маловеры”! И кротость не везде уместна. Как давал им полную свободу говорить, так и укоряет их; а то и другое делал для их спасения. Смотри же, как Он был строг и снисходителен. Он едва не извиняется пред ними, что их укорил с такою силою, когда говорит: “Не помните о пяти хлебах …, и сколько коробов вы набрали? ни о семи хлебах …, и сколько корзин вы набрали”? Для того означает число как евших, так и остаток, чтобы, напомнив им о прошедшем, сделать более внимательными к будущему. Но чтобы тебе узнать, что произвела укоризна, и как пробудила их усыпленный ум, послушай, что говорит евангелист. Хотя Господь ничего более не сказал, а укоривши, присовокупил только: “Как не разумеете, что не о хлебе сказал Я вам: берегитесь закваски фарисейской и саддукейской? - но они, говорит далее евангелист, - тогда … поняли, что Он говорил им беречься не закваски хлебной, но учения фарисейского и саддукейского”, - чего сам Он не объяснял. Смотри, сколько доброго произвела укоризна! Она заставила их отстать от иудейской разборчивости, и из беспечных сделала внимательными, и освободила их от честолюбия и маловерия, так что они перестали приходить в страх и трепет, когда случалось им иметь мало хлебов, и не заботились, чем утолить голод, но все это презирали. Так и мы не должны всегда поблажать подчиненным, равно не должны искать того, чтобы начальники наши нам поблажали. Для души человеческой необходимы оба эти врачевства (и строгость, и снисходительность). Вот почему и Бог в целой вселенной так распоряжается, что иногда употребляет строгость, а иногда - снисходительность, и не попускает быть ни благополучию без скорбей, ни бедствий без радостей. Как в природе бывает то ночь, то день, то лето, то зима, так и у нас - то печаль, то радость, то болезнь, то здоровье. Итак, не дивись, когда ты болен, - иначе должен будешь дивиться, когда ты и здоров; не смущайся, когда ты печален, - иначе должен будешь беспокоиться, когда и весел. Все совершается по естественному порядку.

4. И что дивишься, если с тобою это случилось? Кто не знает, что то же случалось и со святыми? А чтобы тебе понять это, изобразим ту жизнь, о которой ты думаешь, что она вся исполнена удовольствиями и свободна от забот. Хочешь ли, рассмотрим жизнь Авраама с самого ее начала? Что же он прежде всего услышал? “Пойди из земли твоей, от родства твоего” (Быт. 12:1). Видишь ли, что требование очень неприятно? Но смотри, сколько следует затем радостного! И иди “в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ” (ст. 1,2). А что, когда пришел в землю, достиг пристани, кончились ли скорби? - Отнюдь нет: опять следуют новые скорби, тягостнее прежних - голод, странствование, похищение жены; а затем ожидали его другие радости - поражение фараона, отпуск с честью, со многими дарами, и возвращение в дом. И вся остальная жизнь представляет такую же цепь радостей и печалей. То же самое случилось и с апостолами. Потому Павел и говорит: “Утешающий нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби” (2 Кор. 1:4). Но ты скажешь: как это идет ко мне, который всегда нахожусь в скорбях? Не будь нечувствителен и неблагодарен; никому не возможно быть всегда в скорбях; этого не перенесет природа (человеческая). Но так как мы всегда желаем быть в радости, то и думаем, что всегда находимся в печали. Кроме того, так как радостное и приятное мы скоро забываем, а печальное всегда помним, то и говорим, что всегда находимся в печалях. Человеку по природе его невозможно быть всегда в печали. Если угодно, рассмотрим жизнь, проводимую в неге, забавах и роскоши, - и жизнь в нужде, в бедствиях и горестях. Мы покажем вам, что как та имеет свои горести, так и эта имеет свои радости. Но будьте спокойны. Вообразите себе человека, заключенного в оковы, и еще юного осиротевшего царя, который получил великое богатство; вообразите также работника, который трудится целый день, и человека, который все время проводит в неге. Хочешь ли, мы опишем прежде скуку преданного неге человека? Представь, как должны волноваться его мысли, когда ищет он славы не по силам своим, когда слуги его презирают, когда низшие оскорбляют, когда тысячи его винят и осуждают его расточительность; а того и пересказать нельзя, что еще обыкновенно случается с такими богачами, как-то: вражда, оскорбления, обвинения, убытки, злоумышления завистников, которые, когда не могут себе присвоить его богатства, завлекают молодого человека в разные дела, всячески расстраивают и причиняют ему тысячи беспокойств. Хочешь ли, опишу тебе приятности в жизни работника? Он свободен от всего исчисленного; если кто и обидит его, - не оскорбит, потому что никому себя не предпочитает; потери имения не страшится; ест с удовольствием, спит беззаботно. Не с таким удовольствием пьет иной и фазское вино, с каким он приходит к источнику и пьет ключевую воду. Но не такова жизнь богача. А если и этого тебе мало, то чтобы одержать над тобою еще большую победу, сравним царя с узником, и ты не раз увидишь, что узник наслаждается удовольствием, веселится и скачет, а царь, напротив, в диадеме и порфире скучает, имеет тысячи забот и обмирает от страха. Никому, никому нельзя жить без печали, равно как и без всякого удовольствия. Этого не вынесла бы и природа наша, как я сказал прежде. Если же один более радуется, а другой более скорбит, то происходит это от самого человека, который скорбит по малодушию, а не от природы вещей. Если же хотим всегда радоваться, то много имеем к тому случаев. Если утвердимся в добродетели, то ничто уже нас не будет печалить: добрые надежды внушает она тем, кто приобрел ее, делает их угодными Богу и почтенными пред людьми, и дает им неизреченную отраду. Правда, многого труда стоит утвердиться в добродетели; но за то она много радует совесть, и столько производит внутреннего удовольствия, что никаким словом и выразить нельзя. В самом деле, что тебе кажется приятным в настоящей жизни? Стол ли роскошный, здравие ли телесное, слава ли и богатство? Но все эти удовольствия покажутся весьма горькими, если сравнить их с удовольствием внутренним. Поистине нет ничего приятнее неукоризненной совести и доброй надежды.

5. И если хотите увериться в этом, испытаем человека, близкого к смерти или престарелого и, припомнив ему о роскошных столах, которыми он услаждался, о славе и чести, равно и о добрых делах, какие он когда-либо делал и совершал, - спросим его: что больше его радует? И увидим, что, вспоминая первые, он стыдится и закрывает лицо, а вспоминая последние, восхищается и ликует. Так Езекия, когда изнемог, вспомнил не о славе, не о царстве, не о столах роскошных, но о правде. “О, Господи!, - говорит он, - вспомни, что я ходил пред лицем Твоим верно” (4 Цар. 20:3). Посмотри, как и Павел восхищается добрыми делами, и говорит: “Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил” (2 Тим. 4:7). Скажешь: о чем ему было и говорить? О многом, и большем этого: о почестях, ему возданных, об охранителях, которые имелись у него, и о многократных услугах. Не слышишь ли, что он говорит: “Приняли меня, как Ангела Божия, как Христа Иисуса”, что “если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне” (Гал. 4:14,15), и что “голову свою полагали” за его душу (Рим. 16:4)? Однако он говорит не об этих почестях, но о трудах, об опасностях и соответствующих им венцах. И весьма справедливо. То остается здесь, а это за нами последует; за то дадим отчет, а за это получим награду. Или не знаете, как возмущают душу грехи в день кончины, как волнуют сердце? В эти-то минуты воспоминание о добрых делах, подобно ведру во время бури, успокаивает смущенную душу. Если будем бодрствовать, то страх этот неразлучен будет с нами еще и в жизни; когда же остаемся бесчувственными, то он, без сомнения, предстанет тогда, когда будем разлучаться с этой жизнью. Так и узник тогда особенно скорбит, когда выводят его на суд; тогда особенно трепещет, когда приближается к судилищу, когда должен дать отчет. Вот почему много ходит и рассказов об ужасах при последнем конце и страшных явлениях, которых сам вид нестерпим для умирающих, так что лежащие на одре с великою силою потрясают его и страшно взирают на предстоящих, тогда как душа силится удержаться в теле и не хочет разлучиться с ним, ужасаясь видения приближающихся ангелов. Если мы, смотря на страшных людей, трепещем, то каково будет наше мучение, когда увидим приближающихся грозных ангелов и неумолимые силы, когда они душу нашу повлекут и будут отторгать от тела, когда много будет она рыдать, но вотще и без пользы? И богач, упоминаемый в Евангелии, много плакал по смерти; но это не принесло ему никакой пользы. Все это напечатлевая в уме и всегда представляя, чтобы и нам не потерпеть того же, удержим в свежей памяти страх смерти, чтобы избежать наказания за наши грехи и получить вечные блага, которых и да сподобимся все мы благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому и животворящему Духу слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь.