Денис Таргонский

 Купина Неопалимая. О несгораемом «выгорании» духовенства.

В каждой порядочной семье есть такие вещи, о которых не говорят громко, а лишь втихомолку молятся. Само собой разумеется, и вполне очевидно, что муж, например, выпивает, или детей понесло по наклонной. Но внутреннее природное чувство ответственности и глубокой привязанности между людьми подсказывает в такие минуты очень простую истину. Скорбь – это не проблема, которую необходимо как-то обозначить и быстро решить, а пронизывающая боль, которую необходимо пережить вместе. Церковь Христова – это Богочеловеческий организм: человеческое в нем болит, а Божье исцеляет. Здесь нет ведущих и ведомых, но иерей Божий также нуждается в молитве или простой душевной поддержке, как и мирянин.

Сегодня на суд общественного мнения очень широко и остро представляется проблема так называемого «выгорания» православного духовенства. На эту тему в православной публицистике пишутся статьи и даже снимаются фильмы.4 Подразумеваются при этом какие-то конкретные священники, или состояние современного духовенства вообще, определить довольно трудно. Но проблему нашли и о ней вострубили свои же присные православные христиане: проблема есть, «не нужно ничего замалчивать!».[1]

В нынешний век, в век искушения информацией, очень легко из мухи сотворить слона. То, что сегодня сказано в голос в одной аудитории и выставлено на православном сайте, завтра будет обсуждать весь мир. Мы очень громко говорим о том, о чём стоит красноречиво помолчать. Увлекаясь вполне праведным анализом недостатков и грехов своих ближних, мы сеем соблазн вокруг себя. Рассказывая о таких очень личных и болезненных для Церкви вещах, как немощи нашего духовенства, мы не заботимся о том, кто это услышит и как поймет. Мудрая народная пословица говорит, что мусор из избы не выносят, а внутренние церковные проблемы – на суд секуляризированного общества. «Как смеет кто у вас, имея дело с другим, судиться у нечестивых, а не у святых? Но брат с братом судится, и притом перед неверными» (1Кор 6, 1-6).

Так случилось, что этот голос изнутри зазвучал в унисон с внешним, говорящем на языке популярных репортажей СМИ о «попах на джипах», тем самым вечно глухим для разумных аргументов, но при этом весьма красноречивым общественным мнением. А оно ещё со времен земной проповеди Христа одно и то же: «Если мир вас ненавидит, знайте, что Меня прежде вас возненавидел» (Ин 15, 18). Это не возбуждающий к борьбе призыв, а констатация факта. Так реагирует больной желудок на здоровую пищу: «Раз попы такие, то что уж о вашем Христе говорить. В Церкви, как и в мире – карьера, бизнес и борьба за выживание».

Если искренне верующему человеку в своей низости свойственно видеть величие милосердия Божия, то людям неверующим вполне свойственно видеть одну только низость: «Раз уж попы выгорают, значит, дело неправильно поставлено. Ничто в этом мире не вечно, и требует стимуляции тренингами личностного роста». Человеку возможно понять лишь то, что он может вместить своим сердцем.

Одно дело, когда мы используем слова, рождённые в современной культуре. Но совсем иное, когда мы объясняем мир Божий, исходя из современной философии жизни. Термин «выгорание» рождён в недрах американской психологии. Он широко используется в корпоративной субкультуре бизнес-структур. Её теоретические предпосылки ориентированы на поиск быстрого и эффективного достижения успеха в бизнесе за счёт максимального использования глубинных личностных ресурсов. При чем тут «философия жизни», спросите вы? В любой маркетинговой компании типа Эмвея говорят о «выгорании» в той же концептуальной последовательности, что и апологеты этой темы: о «ценностно-смысловом кризисе», который приводит к «профессиональной деформации» и «выгоранию личности».[2] Философские и мировоззренческие вопросы о смысле жизни должны соответсвовать денежным эквивалентам. А если уж с авторитетностью богослова мы утверждаем, что это просто психология, а значит о душе, то следут уточнить, на какой именно концепции личности основывается автор, используя этот термин. Слова имеют свою смысловую глубину. Назвался грибом, полезай в корзину, а если уж назвался христианином, то и основывайся в своем мышлении на тех догматических, смысловых границах понимания человека, которые традиционны для Православной Церкви.

Церковное богословие совсем не о «древних» абстрактных проблемах говорит, оно очень практично. Но оно всегда обращалось к современному ему миру на языке классической культуры, культуры поиска смыслов. В первом случае человек рассматривается как исчерпаемый ресурс, во втором – человек безграничен и непостижим. Это совсем разные полюса и им никогда не сойтись. Возможна только подмена духовной глубины понимания человека плоским плотским психологизмом. «Если посмотреть на феномен «выгорания» глазами святых отцов, мы получим более чем интересную картину. Прежде всего, признаки «выгорания» почти во всём повторяют признаки уныния».2 Как говорят в народе не мешай грешное с праведным, а то, как говорят восточные отцы, лукавство получится.

«Мы будем опираться на опыт Западной Церкви в профилактике и терапии «пастырского выгорания», – говорит в своей статье «Кризис пастырского служения и синдром профессионального выгорания (burnout)» прот. Павел Великанов, – с другой – предпримем попытку рассмотрения феномена «выгорания» с точки зрения христианской аскетики».2 Когда у человека одна нога больна, то интуитивно он опирается на здоровую. По мысли св. Игнатия Брянчанинова тот феномен, который в католической духовной традиции трактуется как «благодать», у восточных отцов очень конкретен – это духовная блезнь, имя которой прелесть. Болезненная антропология западной Церкви в конечном результате может привести к патологическим выводам о состоянии батюшек Восточной. Это два совершенно противоположных понимания человека, они могут как-то соприкасаться в культурной сфере жизни человечества, но никак не могут взаимодополнять друг друга на глубинном духовном уровне.

Почему же нельзя разрешать духовные вопросы греха и покаяния человека, исходя из внутреннего опыта жизни Православной Церкви, из её предания? Ведь Предание – это жизнь Духа Святого в Церкви. Это совершенно конкретные ответы на совершенно конкретные вопросы. Они всегда разрешались конкретными православными богословами, соборами, святыми людьми в её истории и современности. Вот как на этот вопрос отвечает современный богослов проф. МДА прот. Павел Великанов в одном из интервью на тему выгорания: «Потому что в то время не было социальной психологии и их прежде всего интересовало внутреннее устроение души и её путь ко спасению, нежели чем правильное функционирование элемента системы – даже если эта система церковная».1 Думаю, тут будет уместным привести мысль другого профессора МДА А.Сидорова: «Содержание Откровения – рационально, и оно отвечает на все вопросы».

В Церкви не стоит ничего резко и поспешно критиковать и обличать. Если есть нечто, что смущает наш ум, то к этому нужно повнимательнее присмотреться, принять всем сердцем, и понять. В моменты такого внутреннего разлада очень важно одно – исходить из церковного опыта, в нем искать вдохновения и подсказок для решения насущных проблем. Если мы что-то переживаем сейчас, значит, переживали и раньше. «Самым консервативным явлением человеческой жизни является религия, потому, что она – самое глубокое явление», – писал о. Александр Ельчанинов.

Видные богословы начала ХХ века: митр. Антоний Храповицкий, митр. Вениамин Федченков, архим. Киприан Керн, говорили об оскудении желания и старательности в православном духовенстве, о внутренних и внешних пороках, которые препятствовали пастырскому служению. Для того, чтобы помочь священнику преодолеть эти трудности, они разработали богословскую науку – пастерологию.

В своих разноплановых книгах по пастырскому богословию они раскрывали тысячелетний внутренний опыт Православной Церкви и актуализировали его в современности. Владыка Вениамин писал, что в основу его труда положена «богатая святоотеческая аскетическая литература, в которой с возможной точностью отмечены и формулированы разнообразнейшие переживания духа, как в идеальной, святой психологии, так и со всевозможными уклонениями падшей природы человека». Церковь – это живой организм и Божественное в ней только выразителнее и полнее проявляет подлинно человечное.

Если мы Церковь и её природу будем определять в категориях системного структурализма, «система церковная» то батюшку вынуждены определить как «элемент системы», который хочешьнехочешь обязательно должен истощиться: «Выгорание, прежде всего, характеризуется тремя признаками: эмоциональное истощение, деперсонализация и сомнение в профессиональной пригодности,- пишет прот Павел Великанов, – в случае со священством всё обостряется: амплитуда человеческой святости и мерзости, с которой постоянно имеет дело духовник, в разы выше, чем в любых других профессиях».1

«На моей вые согрешения твоя, чадо. И да неистяжет тебя о сих Христос Бог…»,– так звучала формула отпущения грехов священником на исповеди в древних греческих и русских канонических сборниках. Одно из чудес православной церкви – это безграничная возможность батюшки слушать. Никакая профессиональная подготовка не может развить таких способностей. Хрупкая человеческая психика не смогла бы перенести даже сотой доли того, что приходится слушать священникам на исповедях, особенно в Великий Пост, когда сотни людей с разным устроением души подходят под епитрахиль. Это просто благодатный дар человечеству: «Он взял на Себя наши немощи и понес болезни» (Мф 8, 17).

Пастырь не получает награды за дар, который он сообщает. Всё, что имеет священник, даровано Богом для всего человечества туне, а то, к чему стремится человек – это его личный подвиг. «Выгорает» только – подчеркну это! – только тот человек, который горел, горел ярко, жертвенно, самозабвенно»,1 – пишет прот. Павел Великанов. Но именно такими словами можно описать личное смиренное дерзновение о. Иоанна Кронштадского: он горел ярко, жертвенно, самозабвенно.

В этих суждениях о «выгорании» не хватает толики рассуждения. Если священник, например, приходит на приход полон теоретических знаний и благочестивых стремлений спасать людей и вести их за собой, то он просто одержим тщеславием. Это то, что св. Игнатий Брянчанинов называл «разгорячением крови», а не горением. Если тщеславие – конь, то гордыня – наездник. И вот Господь скорбями сбивает этого всадника с его коня. И очень жаль, если в этой борьбе побеждает человек. Святитель Николай Японский оставил в своем дневнике очень точное наблюдение: «Разговор об о. Феодоре Бухареве, снявшем сан когда-то; оказывается, снял сан по гордости, что не позволили печатать толкование на Апокалипсис».

Мы не к словам придираемся, и не противопоставляем одни мнения другим, а стараемся разрешить для себя противоречия смыслов. Ведь св. Иоанн Златоуст совсем иначе чувствовал жизнь Церкви: «Церковь есть дополнение Христа, таким же образом как голова дополняет тело, а тело главу». Строго следуя логике данных предпосылок, мы вынуждены сделать вывод: если священник может выгорать, то значит и Церкви свойственно истощаться. Если у Церкви нет святых, старцев, духовников, которые традиционно определяли основное направление церковной мысли, значит или мы стали нечувственны к благодатному вразумлению, или сами себя авторитетами поставили.

Некоторые авторитетные православные публицисты, например, предлагают для решения этой проблемы «отсечь лишнее от стада и не пускать волков в пастыри». А для этого необходимо «чистить фильтры, допускающие духовенство в церковь».[3] Под чем разумею, что кто-то должен взять на себя обязанность хорошенько просеять епископат Православной Церкви, который и поставляет священников на приходы. Но такие демократические меры просто не свойственны для Церкви.

Так воспитано и настроено современное общество: оно не может терпеть идеалов, и задыхается на высотах духа, ему более понятны авторитеты. Его мысль, восприняв чьё-то личное приемлемое мнение, покатится по знакомым тропам, к привычным выводам: священник, как обслуживающий персонал в успешной корпорации, должен быть всегда в форме и всё быстро и предельно ясно объяснить. А иначе или «знамя придётся передать другому»,3 или мы пойдём в другую церковь, где обслуживание получше и служители культа пограмотнее. Церковь начинается из чувства святыни. А если этого чувства нет, то кто такой священник тогда для нас?

Разные священники по-разному относятся к своему служению: кто-то воспринимает это как призвание свыше, а для кого-то это просто профессия, возможность как-то прожить. Но если в другой профессии каждый сам для себя начало, то священник в Церкви не самостоятельный служащий клерк, а по выражению свщмч. Иллариона Троицкого «орган благодати Духа Святого, через который Господь возвещает миру истину». Он не может сам по себе служить, и поэтому он неистощим: «Если благодать Божия,- пишет прп. Иоанн Лествичник в своем обращении к пастырям,- через нас действует на приходящих к нам, то не от веры ли их это бывает, а не от нашей нечистоты? Сказанное мною не должно быть для тебя невероятным».

Да, бывают у пастырей личные грехи, которые ведут их, как и всякого другого человека к чему-то лучшему, к покаянию. Но это не предмет для общественных дискуссий, а повод для личной беседы с духовником. В древности, когда границы Церкови совпадали с очертаниями семей, о грехах говорили открыто, обращаясь за помощью к любящим и понимающим людям. Традиционное отношение к немощам очень просто – кротко прикрыть, как прп. Иоанн Колов спрятал блудника монаха в его же келье.

Именно так поступил новоприбывший в свою новую епархию владыка, описанный в известной ещё в дореволюционной Росии повести «Архиерей». Он первым делом пришел в самый захудалый храм, чтоб наедине поговорить с отчаявшимся священником. Они говорили о том, что человек не может сделать для спасения людей больше, чем Сам Господь. Поэтому главное дело батюшки – служить Литургию, которую совершает Господь. Сердце человека, уязвленного грехом, никогда не раскроется на партсобрании или под давлением общественного мнения, но только другому, любящему сердцу.

Падая в какой-либо грех, человек осознает свою немощь. Осознав свою немощь, мы смиряемся и рано или поздно, но обращаемся за помощью к Богу и ближним. «Нужны иногда и случаи, – пишет прп. Макарий Оптинский, – к познанию нашей немощи, – подаваемые Богом за возношение тайное и нами неуловимое». Вот этой мудрой последовательности жизни человека в Церкви невозможно ни обобщить, ни определить, она прекрасна и непостижима. Потому что красота рождается всегда в сотворчестве Бога и человека. «Каждый человек призван сотворить художественное произведение из своей жизни», – писал Ф. Достоевский. Любая терминология грешит обобщением однородных явлений, их определением, поэтому она неприемлема в религии. Всякий человек – уникальное явление и неповторим Промысел Божий о каждом отдельно. По выражению блаж. Августина Он «всё ужасное направляет прекрасно».

В Церковной аскетической этике не принято открыто говорить о немощах членов Церкви. Потому что поверхностный взгляд на вещи всегда ошибочен и сеет соблазн. Что бы не соблазниться и увидеть Промысел Божий в каждом отдельном случае, нужна молитва и терпение. Говорить об этом людям совершенно иного духа и понимания жизни это то же, что «бросать святыню псам».

Духовенство – это святыня православной Церкви. Мы прикладываемся к его благословляющей деснице, так, как к иконе или мощам, чтобы испросить благословение Божие. Но, конечно же, не от священника спасение, а через него, не его талантами и способностями мы просвещаемся, а буквально его руками, которыми совершаются таинства. «Наставник не иное что есть, как человек, который представляет собой лице Спасителя, стал посредником между людьми и Богом, и священнодействует перед Богом спасение покорных ему», – писал св. Василий Великий.

Но это не покорность перед заслуженным авторитетом с незапятнанной биографией. Ещё во ІІ веке римский публицист Цельс назавал христианство религией слабаков и трусов. Потому что Гераклы и Танталы мужественно боролись тогда, когда ученики Христа бросили своего Учителя в трудную минуту. Каким же они могут быть примером для своих последователей? Ориген ответил, что именно этой жизненной правдой о человеке и провозглашается всемогущество и величие Христа как Бога любви и милосердия: «Сила Моя совершается в немощи» (2Кор 12, 9).

Апостольской властью «вязать и решить» Господь облек своих учеников и их преемников священников не тогда, когда произносил нагорную проповедь и весь мир был у их ног. «Примите Духа Святаго. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся» (Ин 20, 22-23). Это благословение Христос преподал в Сионской горнице, после того, как ученики бежали и оставили Его одного, когда они переживали крах всех своих надежд, связанных с Мессией. В тот момент, когда апостолы ощущали свою собственную причастность содеянному всем миром, распявшим Его. Лишь после всего пережитого они могли прощать по милости Божией всем и вся, и искренне молиться за весь мир. Апостолы «победили мир своей побежденностью» (прп. Максим Исповедник).

Почему Господь, Сам быв Посредником (1Тим 2, 5), в лице апостолов не оставил для человечества образцовых пастырей, а именно посредников, ходатаев? Неужели нельзя было непосредственно общаться с человеком? Так как человечество сделалось больным и не нормальным, то и пути его исцеления должны были быть непрямыми. Так как человек потерял непосредственное общение с Богом через гордыню, то спасение он может обрести только путём смирения и осознания своей зависимости от посредника, в чувстве острой необходимости молитвы за себя других.

Тот, кто ищет Христа, пусть склонится перед немощью батюшки и узрит. Владыка Антоний Сурожский любил рассказывать об одном парижском батюшке времён Второй Мировой войны. Так как он выпивал, то идти к нему было неловко и даже мерзко, но так как больше никого не было, то пришлось. Он в ответ на исповедь не сказал ему ничего особенного, но очень искренне посоветовал: «Не пейте никогда!». Но в этом было столько боли, столько опыта, и сочувствия, которое согревает душевным теплом кающегося грешника.

Подчинение такому благодатному авторитету батюшки требует от человека смирения, сознания своей немощи и нужды в других. У высоко настроенных душ это ощущение святыни проявляется с особой силой именно тогда, когда пастырь худой. «Значение личности пастыря имеет характер лишь второстепенный,- пишет митр. Вениамин Федченков в своем «Пастырском богословии», – посредствующий по отношению к Единому Пастыреначальнику Христу, к благодати Духа, которой все принадлежат».

Владыка Евлогий Георгиевский в своих автобиографических воспоминаниях «Путь моей жизни» писал, что в сельской местности батюшку часто бивали, когда тот провинился в чём, но предварительно сняв при этом скуфью. А потом, возложив её на главу, испрашивали благословения и отпущения грехов. И такое «немудрое Божие», но «премудрее» (1Кор 1, 25) человеческого разума проявляется в действиях Божией благодати через недостойных пастырей. «Не будем рассуждать о достоинстве пастыря. Он не хорош? Но скажи мне – что из этого и хороший разве вам сообщает такие великие блага?», – писал Иоанн Златоуст.

Когда-то я был очень преданным членом раскольничьей церкви КП. Разумные доводы высокообразованных людей ещё больше вдохновляли меня упорствовать. Но все недоумения разрешили простые слова простого сельского батюшки. С тех пор в любой жизненной ситуации я стараюсь молиться: «Господи, вразуми батюшку, ведь больше никто мне не поможет», и иду к священнику в бабушкиной деревне, и он мне прямо в точку всё скажет, хотя на проповеди не ахти, да и с паствой своей особой работы просветительской не проводит, потому что окромя огородов света Божьего не видит.

Священник является тем материальным средоточием, где Бог соприкасается с человеком в таинствах Церкви и сопровождает его по жизни. И другого предстателя за нас перед Богом, кроме того, которого епископ по Промыслу Божьему поставилна наш приход, нам не дано. В Церкви всё начинается с епископа, а в жизни верующего человека с молитвы. Многовековой опыт приходской жизни подсказывает очень простую истину: паства молится о своем пастыре, а батюшка за своих прихожан, но всё разрешает епископ, по молитве прихода. «Увы, но сегодня мы настолько далеки от подобного отношения друг ко другу даже внутри Церкви, – пишет прот Павел Великанов, – что пытаться бороться с проблемой «выгорания» путём архипастырских призывов «не унывать и больше молиться» – действенным не будет».1

В этом «больше молиться» больше правды, чем в эффективных методиках, которые культивируют по сути уверенность в себе. Батюшка, у которого просто не хватает опыта или знаний, чтобы помочь человеку, честно признается в этом и отходит в сторону. Но самого ли он оставляет человека? Однажды к знаменитому старцу Амвросию, наслушавшись о его даре прозорливости, приехали три купца. Три дня они приходили на беседу к старчику, но так ничего и не услышали. На вопрос обиженных купцов, почему он молчит, преподобный со слезами на глазах ответил: «Я три дня Богородицу молю, чтобы Она вам что-нибудь сказала, а Она молчит».

Вопрос о пастырстве, его месте в Церкви и обществе очень широко обсуждался ещё ХІХ веке. Это время, когда общество начало предъявлять высокие требования по отношению к священнослужителям, когда начало вырабатывать некий «новый тип» прогрессивного духовенства. И говорило это отнюдь не об упадке духовенства, а о духовном кризисе общества. Н. Лесков в ответ написал свою знаменитую повесть «Соборяне». Так что же делать, чтобы быть истинным пастырем, а не наемником? Вот, что он написал в одной из своих заметок («Критические этюды») о главном герое этой повести протопопе Савелии Туберозове: «Простой, добрый священник делает это просто: он живет, служит, знакомится с людьми, в живых с ними отношениях и не только узнает свой приход, но делается другом прихожан и часто врачем их совести, примирителем и судьей. «Идеальный же священник» «изучает» людей и ставит это для себя особою задачею».

Священник – это чудо неисчерпаемого вдохновения Божьего. В том месте, где присутствует священник, истекает источник, который животворит Церковь– таинства Христовы. Священник не может истощиться и угаснуть. Благодать Духа Святого, которая преподается батюшке в таинстве хиротонии, как и при крещении человека, неотъемлема вовеки веков никакими грехами. Он, как и все люди, грешит и устает, но всё же священнодействует только Господь его руками. Можно возделывать этот дар, как св. Иоанн Кронштадский, и он преобразит личность священника в подобие Пастыреначальника Христа. Можно просто жить своей жизнью и при этом служить Литургию. Будучи немощным человеком, он волен по проискам искусителя покинуть алтарь, но не покинет паствы Своей Господь, а пастыря нерадивого – призывающая к покаянию благодать.

Духовенство, о котором говорят, что оно «выгорает», также является полнокровной частью полноценной жизни Церкви. «Нет ни одного священника Божьего,– писал свщмч. Киприан Карфагенский,– столь слабого, столь низкого и презренного, столь обессиленного немощью человеческой, который не был бы восстановлен свыше против врагов, восстающих на Бога, которого слабость и нетвердость не получила бы воодушевления от крепости и силы покровительствующего ему Бога».

Людей безгрешных нет, и идеальных сообществ соответственно. Церковь, как живой Богочеловеческий организм, обнимая и святых, и грешных, представляя разнообразие сил, способностей и талантов, имеет и болезни. Там, где красуется пшеница, обязательно ищи рядом плевелу. Плевелы спасают пшеницу от самовлюбленности и превозношения, надеясь, что у пшеницы хватит терпения, чтобы молиться за них. И если так случилось, что у хорошего энергичного батюшки вялый приход, или у активного прихода нерадивый пастырь, то так уж Господь распорядился. По пастве, как говорится, и пастырь. А что Бог соединил, то человек да не разлучает.